На улицы вышли простые люди. Это насмерть перепугало белого человека, насмерть перепугало механизм белой власти в Вашингтоне; я был там. Когда они узнали, что этот черный паровой каток собирается прибыть в столицу, они призвали… этих национальных негритянских лидеров, которых вы уважаете, и говорили с ними. «Отзовите их, — сказал Кеннеди. — Посмотрите, вы все заводите дело слишком далеко». И старый Том сказал: «Босс, я не могу этого остановить, потому что не я это начал». Я говорю вам, что они сказали. Они сказали: «Я даже не участник этого, и тем более не во главе этого». Они сказали: «Эти негры действуют самостоятельно. Они опережают нас». И эта старая умная лиса, он сказал: «Если вы не в этом, я сделаю вас частью этого. Я поставлю вас во главе этого. Я санкционирую это. Я одобрю это. Я помогу этому. Я присоединюсь к этому».
Вот что они сделали с походом на Вашингтон. Они примкнули к нему… стали его частью, возглавили его. И как только они взяли руководство на себя, он потерял боевой дух. Он перестал быть гневным, он перестал быть страстным, он перестал быть бескомпромиссным. Да что там, он даже перестал быть походом. Он превратился в пикник, цирк. Он стал не чем иным, как цирком, с клоунами и со всем остальным…
Малколм Икс, “Message to the Grassroots”, 1963 год. Перевод Дмитрия Зыкова.
Недавно многие из нас порадовались за киевлян — у них там центр города вообще сгорел. То есть, я был больше всего впечатан самим фактом того, что любители «Сокиры Перуна» и донецкого блэк-метала врывались в министерства с автоматами калашникова и выкидывали из окон прокуроров. Это все постмодерн, но не слишком — ведь даже попросту статистически, эти прокуроры не выполняли своих предписанных функций более чем на 50 процентов. А значит, они тоже, скорее, переоделись в прокуроров, были тоже ролевиками просто. Все в рамках своей логики.
Еще недавно мы дрались с этими же людьми у касс стадиона, и вот уже их реальность оказалась реальнее, чем реальность постсоветских министерств и золотых батонов Януковича. Больше двадцати лет нас убеждают, что у золотого батона есть какое-то рациональное обоснование, что он как-то связан с таинственным механизмом нашей повседневной жизни. Но я лично не видел в своей жизни этому подтверждений. Как металлисты и неудачники переоделись в викингов в одночасье — так же 20 лет какие-то совершенно случайные люди, чьи-то дядья и бабы, переодевались в министров, ментов, президентов, журналистов, бизнесменов — это была просто шутка. Мой рассудительный соратник Леша Гаскаров, томящийся сейчас в застенках, написал оттуда рассудительную простыню для Эха Москвы, по экономической части. Он приводил какие-то доводы за и против, посчитал проценты всевозможные, даже расставил российских пузатых политиков по шеренгам: кто из них «неолиберал», кто «неокейнсианец». Это было очень увлекательно читать, но потом Алексей все сам испортил и грустно согласился, что, как бы то ни было, все эти люди не стали бы кейнсианцами и либералами, если бы их доход в 90е годы не достигал 10 000 процентов на один рубль. То есть, что если бы вместо них были бы вообще просто обезьяны шимпанзе, ничего бы существенно в нашей стране не изменилось (это и сами власти не устают нам демонстрировать, увольняя друг друга пачками, без всякого для нас ущерба).
«Ну шутки шутками, но когда доходит дело до насилия — это уже в любом случае серьезно» — скажут мне разумные люди. Может быть в каком-то идеальном мире насилия, в средневековом Бергене на совете конунгов, это и так, а про современную войну я знаю от своих приятелей только в жанре, как они собак жарили в разбомбленных селах, расчленияли каких то людей — война это слэшер, вы этого не знали? Я вдруг вот подумал, что каждый человек, кто любит сказать, что «насилие — дело серьезное», не имел, в действительности, к нему никогда отношения — большинство людей, кто имел, подтверждают, что это компьютерная игра, и они до сих пор не очень понимают, было это в действительности с ними или нет.
Я недавно читал интервью с афганской девушкой, она рассказывает историю, о том, как ее преследовали джихадисты, журналист ее спрашивает: а в полицию ты обращалась? Она могла бы отшутиться, но вместо этого терпеливо объясняет ему: знаете, в Афганистане нет профессиональной полиции в вашем понимании. То есть, там есть какие-то люди, которые носят одежду с полицейскими знаками отличия, но они ничем не занимаются тем, чем у вас. Они на свадьбах сидят, режут баранов, один изнасиловал меня в прошлом году.
Нам 20 лет рассказывают, что преступное шапито, в котором мы живем — это сложная социальная структура, государство. Полноценный член ООН, как Афганистан и остальные. Эта международная история создана после войны, чтобы набросать хоть каких-то мелких фигур между двумя враждебными сверхдержами, мое мнение. США было удобно обстряпать маргинализацию Советов в «демократическом ключе», те же, в свою очередь, только и хотели, чтобы быть максимально маргинализированными — это давало им больше возможностей внутреннего контроля. По образу европейской Силезии или Лотарингии, весь мир разделили на аккуратные геометрические кусочки, с лояльными вождями во главе.
Проблемой стало население. К 20 веку прогресс коммуникаций достиг такого уровня, что даже и в самых отдаленных местах неглупый человек мог хотя бы как-то прикоснуться к знаниям об окружающем мире. Люди были ошеломлены: они свергали своих правителей, воевали между собой, очень многие бежали. На лодках, на плотах через океан, по верблюжьим тропам — бежали от своих «законных хозяев». У социальных моделей, внутри которых они жили, есть четкое название на всех европейских языках — гетто. Место где ты и твои родственники компактно проживают, по руководством охранников и старост. Сдаешь план по сборке компьютеров, раз в четыре года — выборы в Юденрат. Democracy works! Я вообще говоря не знаю даже, где она работает, но уж точно не в большинстве стран на Земле.
Постколониальные процессы — адекватно, лучшая аналогия для всего того, что происходит в СНГ с момента его основания (ну и в стране, предшествовавшей СНГ, разумеется). Дегуманизация населения, классовая сегрегация, навязывание сервильного поведения – все по-классике, все по Францу Фанону. Искусственная конструкция, поддерживаемая властью автоматов, выдается за естественное проявление нашей “природной сущности”, традиций, демократического выбора, чего-то еще. Это может быть справедливо и для стран Западной Европы, в действительности – стоит вспомнить проект “Гладио”, когда в начале 90х выяснилось, что на протяжении 40 лет здесь действовала альтернативная система вооруженных формирований, которая бдительно контролировала внутреннюю политику внутри НАТО. Реальность состоит в том, что население Земли все более и более перерастает социальную модель, диктуемую элитами – и выхода из нее в рамках этой же самой модели предсказуемо не существует.
Возникает идея восстания – нравственного, структурного или вооруженного. Символического или реального – в современном мире (да и прежде) сложно провести между ними черту. Его манифест: “Невозможно выиграть у шулера по его же правилам” — победить можно лишь путем принципиальных инноваций, другими словами
Гипотетическому “восстанию” противостоит охранительная модель. Ее поддерживают всегда те, кто уже выиграл, очевидно – если вы на стороне проигравших, вам она вряд ли понравится. Со Второй мировой войны, охранители экстенсивно используют образ насилия, как неизбежного последствия выхода за рамки установленных ими же правил игры. Шулер с ножом обещает его не использовать, если мы проиграем. В результате подмены понятий, протестное движение оказывается в тупике, где понятия не определены и двусмысленность – правило.
***********
Никакой тайны нет, это очень простая книжка. Однако она чертовски важная — то есть, возможно, она самая важная из вышедших в этих кругах книг за последнее время. Она не говорит ничего нового: даже Ленин, допустим, строил свою аргументацию о необходимости немедленной социалистической революции на схожих рассуждениях — однако, нам интересен Гелдерлоос, а не Ленин.
Питер, ныне проживающий в Барселоне — представитель американской альтерглобалистской сцены, известной всему миру не своими политическими акциями, а тоннами литературы, которую она производит. Вот уж чего я никогда не мог понять — почему европейские соратники, со своим сквотерским движением, многотысячными демонстрациями, коктейлями молотова и черным блоком — почему они с таким упорством продолжают покупать и обсуждать в качестве повестки дня опусы американской сцены, у которой нет ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого. И я и многие другие из моих евро-приятелей были поражены, насколько мала, невлиятельна и неинтересна сцена США — CrimethInc обманул нас точно так же, как Голливуд — обывателей. Видимо, это какой-то особый маректинг-талант американцев: заставлять людей думать, что у них в стране все как-то по-другому, чем на самом деле. Я помню, как мы сидели с одним греком в Афинах и хохотали в голос: он тоже мечтал поехать, посмотреть на «американский опыт», скопил деньги, поехал и увидел то же, что и я. Микроскопическое коммюнити, отсутствие своих помещений, минимальные ресурсы, спорадическая организация, большинство активистов — белые, мидл-класс. Непонятно, чему эти люди могли научить грека.
Тем не менее, мы все продолжаем читать Краймсинк, АК-Пресс и прочая. Что нас всех тянет к ним? Я думаю, только то, что они из Америки. Из недр общества, которое, в отличие от греков, задает тон мейнстрим-культуры во всем мире. Соответственно, хлипкие анархисты из Окленда и Пенсильвании — это наши единственные агенты в дремучем лесу энигм масс-медиа, от Леди Гаги до рекламы кроссовок Найк. Без их перспективы нам, людям Старого света, самим не разобраться.
Так вот, на протяжении многих десятилетий, одной из частей нормативного кода американской культуры была политика ненасилия. Нам, людям старой доброй Евразии, подсознательно всегда казалось чем-то чуждым представление о том, что демократия — это исключительно мирный процесс. У нас в каждой из стран было по несколько штук кровавейших революций, многие из которых имели объективно позитивные последствия для общества. Вся европейская демократия построена на костях людей, которые убивали или были убиты — это часть нашей исторической нормы. Тем не менее, американский «левый» код второй половины 20 века, со своим категорическим отрицанием насилия, поклонением всевоможным шествиям и флеш-мобам, вошел в ДНК протестной культуры — благодаря масс-медиа он стал и нашей реальностью.
В соответствии с ним, протест – это, в первую очередь, организационный процесс: это организация фандрайзинга, коучинга, это разработка маркетитнговой стратегии, это презентации, это промо акции и промо материалы, это еда, это флаеры, это звук, это мониторинг упоминаний. Вобщем, это очень увлекательный процесс, напоминающий ярмарку или продвижение бренда. Посреди всего карнавала, в качестве его эмоционального апогея, должно произойти спонтанное политическое чудо — какое-то важное социально-экономическое изменение. Мы все это видели сто раз в кино, это голливудский штамп. Послание яснее некуда: настоящие политические права получают только благодаря милости властей, благосклонно оценивших ваши организационные усилия. Иконография — “Марш на Вашингтон” 1963 года, “у меня есть мечта” Мартина Лютера Кинга — мнение об этом мероприятии другого известного деятеля черного сопротивления мы вынесли в эпиграф.
Что сделал Питер: он сел, и по пунктам, п
одробно и последовательно, раскритиковал тактику ненасильственного сопротивления с точки зрения принципов, которые являются аксиомами для самого американского протестного движения. Для нас, возможно, это кажется каким-то перебором, игрой в догматику — но, в любом случае, такой подход неплохо систематизирует. Питер доказывает, что “непротиворечивая”, “безукоризненная” модель “непротивления злу насилием”, в реальности может быть частью расистской, сексистской, правой политики — а на практике, ей и является. Что она в современном мире и не протест даже, а наоборот, контрпротест, если проанализировать ее инструментарий и ее результаты. Это не говоря о том, что ни одно крупное политическое изменение в мире не произошло благодаря ей.
Все канонические примеры, когда нон-вайленс “работал”, связаны с доброй волей самих властей, и были выгодны исключительно им. Еще одна “священная корова” мейнстрим активизма — утрированный образ Мохандаса Ганди, и к нему Гелдерлоос возвращается многократно. Человек, безусловно, гораздо более симпатичный чем многие другие “духовные лидеры”, но при этом, очень противоречивый политический персонаж, его успех очевидно связан с тем, что Англия мудро предпочла сделать ставку на пацифиста с лондонским образованием, покидая свою кризисную колонию. Это был действительно мудрый шаг, спасший ослабевшую после войны империю от позора и кровопролития, в который оказалась втянута менее расторопная Франция в Индокитае спустя двадцать лет. В любом случае, саму независимость Индии сложно назвать успехом политики Ганди — ее подготовило многолетнее движение вооруженного сопротивления, плюс объективная историческая реальность момента: без всякой “духовности” англичане покинули множество колоний в это время, включая Палестину.
Самым интересной для российского читателя, возможно, будет глава о “расистском” характере стратегии ненасилия. Я часто, общаясь с европейцами, предлагаю им рассматривать социальные процессы, происходящие в России, с перспективы расовой ситуации в США — европейцы обычно бьют себя по лбу и отмечают, что это замечательный пример, потому что в ЕС, пожалуй, даже и не найти настолько адекватного дискурса. Так вот, в соответствии с этим примером, подавляющее большинство россиян имеют похожий социальный и экономический статус с цветными меньшинствами Соединенных Штатов. Официально, они равноправны с представителями “белой” элиты, однако на деле, живут в параллельном обществе, где действуют альтернативные законы и финансовые отношения. Они живут в гетто, социальные лифты не работают, велфер заменяет пенитенциарная система — узнаете что-то?
Сравнение работает очень адекватно, в особенности, когда дело касается правосудия. В США регулярно происходят скандалы, когда полицейские избивали, запытали, случайно застрелили какого-то чернокожего — это норма. Цветные, точно также как и мы, простые россияне, вообще никак не защищены от насилия со стороны государства, в отношении нас действует альтернативное право, как в Средние века, будь мы крепостными. Именно об этом пишет Гелдерлоос: мы, черные в Америке и российские обыватели, являемся рутинной жертвой государственного насилия, которое не прекращалось, как если бы рабство и крепостное право не были бы отменены. Когда белый студент-пацифист из элитного университета говорит, что он не хочет “запускать колесо насилия”, провоцируя своими действиями государство, он говорит лишь за себя и за свой класс — нас-то всех и не переставали бить поколениями, с детства. Для нас “колесо насилия” никогда не прекращало вращаться — только это насилие всегда было односторонним и безнаказанным для агрессоров.
При этом важно понимать, что Питер ни в коем случае не выступает адвокатом насилия и не говорит о том, что только вооруженная борьба революционна — основное его послание в том, что сама современная идеология ненасилия контрреволюционна. Что под ее маской скрывается элитистская, прогосударственническая, патриархальная позиция, не имеющая ничего общего ни с какой революцией вообще. Что это очередная охранительная уловка политических элит против гражданского общества. Что “ненасилие” в современном контексте — это однозначно правая тема.
Василий Камарадов
… который совсем не Камарадов, и даже не Василий, но парень хороший. А возможно не парень.